В это время к Олегу приезжал читать лекции министр юстиции Щегловитов. Он завтракал вместе с нами у моих родителей. Я помню, что однажды за завтраком он показывал нам фотографию убийцы Столыпина Богрова, снятого во фраке, то есть в том виде, в каком он совершил убийство в театре, в Киеве.

Мензенкампф приезжал ко мне по утрам, а остальное время я был свободен. Обыкновенно я каждый день ездил завтракать в полк, куда меня очень тянуло. Мои мысли и интересы были в полку. Но я твердо решил дотянуть лямку до конца, то есть окончить курс Императорского Александровского лицея. После завтрака я всегда ездил верхом. Часто я отправлялся в Петербург, бывал у Васильковских и в театрах.

Бывая ежедневно в полку, я ближе подошел к своим товарищам и вопреки моим прежним взглядам перешел с ними на “ты”. Я почувствовал, что иначе и быть не может, что, если я хочу быть действительно близок к ним, я должен быть с ними на “ты”, чтобы не было между нами никаких преград: все они были на “ты” между собой. В полку решили, что младшим я сам буду предлагать выпить на “брудершафт”, а старшие будут мне предлагать. Таким образом, в скором времени я со всем полком был на “ты” и почувствовал себя гораздо лучше и свободнее. Я как бы стал полноправным членом полковой семьи.

Высочайший выход – Записка вдовствующей императрицы – Я вступаю в яхт-клуб – Поездка на Ривьеру с артисткой А.Р. Нестеровской – Великий князь Михаил Михайлович – Кшесинская, Нижинский, Стравинский и Фокин – Шведский король Густав V – Светлейшая княгиня Юрьевская – Похороны дяди Юрия, герцога Лейхтенбергского

1 января 1912 г. был высочайший выход в Зимнем дворце. После обедни семейство вышло с государем в Тронный Георгиевский зал, в котором стоял дипломатический корпус. Государь и императрица Мария Федоровна стали обходить дипломатов и с ними разговаривать. Семейство стояло в стороне, и члены его разговаривали друг с другом.

Государь и императрица Мария Федоровна очень скоро обошли всех дипломатов, причем разговаривали почти с каждым из них. Императрица даже обогнала государя и раньше его окончила обход. Императрица Мария Федоровна, как и ее датские родственники, обладала умением свободно разговаривать с посторонними людьми. Она говорила каждому несколько слов и очаровывала своей любезностью и ласковостью. Кроме того, у ней был в этом отношении огромный опыт, как и у государя, который унаследовал от нее эту способность.

6 января, в день крещенского выхода, присягали великий князь Дмитрий Павлович и князь С.Г. Романовский герцог Лейхтенбергский. Как всегда, семейство собралось в комнатах их величеств. После обедни Дмитрий и Сергей присягали сперва как члены Императорского дома, а затем – как офицеры. Дмитрий присягал под Конногвардейским штандартом, а Сергей – под Андреевским флагом флотского Экипажа, стоявшего в Петербурге. Государь поздравил их обоих флигель-адъютантами. В тот же вечер я встретился с Дмитрием в Мариинском театре. Он сиял от радости быть флигель-адъютантом. Конная гвардия поднесла ему аксельбант.

В январе же праздновалось столетие Императорского Александровского лицея, и по этому случаю было много торжеств в самом лицее и большой обед в Зимнем дворце. Государь обходил здание лицея, и когда он пришел в класс Олега, последний поднес ему изданные им рукописи стихотворений Пушкина. При этом Олег очень волновался.

20 февраля 1912 года я был вечером в Мариинском театре. Туда приехала императрица Мария Федоровна и некоторые члены семейства. Императрица Мария Федоровна обычно приезжала в театр в черном вечернем платье с большим круглым бриллиантом в волосах. Отец мне говорил, что этот бриллиант был не ее собственный, а принадлежал к числу коронных.

В эти дни отец оправлялся после припадка болезни почек, от которой он очень страдал. Императрица расспрашивала меня об его здоровье, и тут же, в аванложе, написала ему записку карандашом и дала мне ее для передачи. Привожу эту записку полностью:

Tres cher Costia,

Je te remercie mille fois pour ta bonne lettre et demande bien pardon de ne pas f’avoir r’epondu avant. Je voulаis toujours venir moi-meme, j’ai si envie de te revoir, je pense tant a toi et me rejouis que tu te sens enfin mieux.

C’est affreux comme tu dois avoir souffert pauvre. Peut-etre pourrais je venir dans le courrant de cette semaine, j’ai si envie de vous revoir tous les deux.

C’est ton fils Гавр. qui t’apportera ces lignes e′crites au the′atre.

Je t’embrasse bien tendrement ainsi qu’Elisabeth. Que Dieu te benisse.

Ta affectionnee

Minny[1].

Каждое воскресенье в ту зиму я бывал в Мариинском театре, в балете. Мне очень нравилась артистка А.Р. Нестеровская (в дальнейшем я буду называть А.Р. Нестеровскую просто А.Р.). В антрактах я приходил на сцену с ней разговаривать и скоро стал бывать на ее маленькой квартире, в которой она жила со своей матерью, очень почтенной женщиной из дворянской семьи родом с Кавказа. Таким образом между нами завязались дружеские отношения.

Зимой этого же года я стал членом Императорского яхт-клуба. Произошло это следующим образом: у великого князя Андрея Владимировича в его дворце, на Адмиралтейской набережной, был концерт, играл какой-то знаменитый скрипач. Много было гостей из высшего петербургского общества. Я обратился к бывшему на концерте генерал-адъютанту Николаеву, завсегдатаю яхт-клуба, с просьбой устроить так, чтобы меня записали в члены, что и было сделано. Я был страшно рад вступить в яхт-клуб, но не смел сказать о том, что я сделал это, ни отцу, ни дяденьке, потому что они оба были противниками клубов, а на яхт-клуб смотрели как на рассадник сплетен и интриг, что, конечно, было правдой. Когда же отец об этом узнал, то выразил свое неудовольствие матушке. Она ответила, что я совершеннолетний и если поступил в клуб, то это мое личное дело. По-видимому, отец на этом успокоился, но не так было с дяденькой. Он узнал о моем вступлении, по-видимому, от генерала Ольхина, с которым был в хороших отношениях. Как-то, сидя у отца в кабинете в Павловске, дяденька начал рассказывать, что делается в яхт-клубе, с явным намерением вызвать меня на реплики и, таким образом, заставить обнаружить, что я тоже состою в клубе. Но я молчал как рыба, и дяденькин маневр не удался.

Встретив в клубе, еще в первые дни по моем вступлении, отставного преображенца графа Лорис-Меликова, я просил его не говорить об этому моему отцу. Лорис рассказывал мне, что сам вступил в клуб во время командования Преображенским полком моим отцом и потому должен был спрашивать его разрешения. Отец дал свое согласие, но крайне неохотно.

Вступить-то в клуб я вступил, но бывал в нем очень редко, потому что по своему характеру я стеснялся ездить в клуб и там встречаться со старыми генералами и моими дядями: Николаем Николаевичем, Николаем Михайловичем и Сергеем Михайловичем.

В марте месяце я поехал на Ривьеру. В день моего отъезда за границу я переоделся в Павловске в штатское платье и в таком виде поехал в поезде в Петербург. Перед отъездом я заехал к великому князю Андрею Владимировичу, и мы вместе с ним поехали на вокзал. Он был тоже в штатском, в коричневом пальто и котелке. На подъезде его прислуга, прощаясь с ним, целовала его в плечо; меня это очень удивило, потому что в нашем доме никогда этого не делалось. Андрей Владимирович мне объяснил, что это старая традиция. По-видимому, в нашем доме эта традиция была отменена моим дедом или моим отцом.